Страдальцы любви, я завидую вам.
Знакомы вам язвы, знаком и бальзам!
Вы нищи, презрев и богатство и власть,
Вам жизнь украшают надежда и страсть,
Вы пьете бестрепетно чашу тревог,’
Вы пьяны словами: «Не я ли ваш бог?»1
Для пьяных похмелия муть—-вот беда!
И к розе в шипах острых путь—вот беда!
Но горькую чашу злосчастия ведь
Вы ради любимого рады стерпеть,
Не ропщет, кто страсти цепями пленен,
И путы порвать не старается он.
Хотя и безвестны сии бедняки,
Духовной путины они знатоки;
Упреки снося, пьяны страстью бредут:
Охваченный страстью, вынослив верблюд.
К их счастью пути не ищи: скрыт он тьмой-
Так мраком окутан источник живой.
Снаружи так жалок их вид, но внутри,
Как в городе с ветхой стеной—алтари.
Сгорает в огне мотыльком,, кто влюблен,
Как червь шелковичный не вьет он кокон,
Всегда от довольства мечты далеки,—
Он жаждой томится на бреге реки.
Не мню, чтоб широко разлившийся Нил
Безмерную жажду его утолил.
Земное, как мы, полюбив существо,
Всецело любви предаем естество.
От милых ланит мы в безумьи весь день,
И ночью пред нами любезная тень.
Коль видим любимого мы пред собой, *
Ничтожен и жалок нам мир остальной.
Коль злато наш друг презирает, оно
Становится глине иль праху равно.
Ах, мы на людей остальных не глядим,
Все сердце всецело захвачено им!
Все время в очах обожаемый лик,
А очи закроем—он в сердце возник.
Не в силах мы жить без сего существа,
И нам безразличны упреков слова.
Захочет он душу из тела извлечь—
Бестрепетно, радостно ляжем под меч.
Ах, если над душами власть такова
Земного, подобного нам, существа,
Что ж думать о тех, кто любови иной
Захвачен, затоплен всесильной волной?
Для высшей любви те пожертвуют всем,
И мир весь для них и не нужен и нем.
Для истины свой позабудут народ,
Плененные кравчим, расплещут свой мед.
Нет средства от этих страданий и мук,
Скрывают они ото всех свой недуг.
«Не я ли ваш бог?»—в их сердцах навсегда>
Навеки в их душах ответное—да.
Отшельников ноги во прахе пустынь,
Но в душах пылает огонь благостынь.
Как ветер, незримы и живы, как он,
Как камень, тверды, молчаливы, как он.
Их чистая, утром пролившись, слеза
Мгновенно от сна омывает глаза.
В ночи, до упада загнавши коней,
Они об отсталости плачут своей.
Любви и страданью предавшись, они
Не знают различья: где ночи, где дни.
Творца красоты до конца возлюбив,
Они позабыли о тех, кто красив.
Красу в оболочке находят глупцы,
Лишь в сущности ищут ее мудрецы.
Взяв чашу с блаженным экстаза вином,
Забудьте о мире и этом и том.
Рассказ
Один попрошайка настолько был смел,
Что к царскому сыну любовь возымел.
Его охватил лихорадочный пыл,
Безумные грезы лелея, бродил,
Стоял на пути, точно столб верстовой,
Иль вслед за конем он бежал, как шальной.
От слез под ногами у нищего грязь,
Все сердце изранил несчастному князь.
Придворная челядь, прознавши о том,
Ему запретила ходить пред дворцом.
Ушел он, но можно ль осилить любовь?
И к царским палатам вернулся он вновь.
Побоями нищего встретил слуга:
«Твоя чтобы здесь не ступала нога!»
Бежал и вернулся. Усердие слуг
Напрасно, коль отнял спокойствие друг.
Хоть муху и гонят, опять и опять
Все ж будет на сахар она прилетать.
Сказал ему некто: «Послушай, чудак,
Ужель для тебя так приятен тумак?»
Ответил дервиш: «Не пристало рыдать,
Побои от друга—одна благодать!
Придет ли взаимность, придет ли вражда,
Но чувство мое неизменно всегда!
Ах, если и здесь угнетает печаль,
Ужель принесет избавление даль?
Терпеть нету сил, и порвать не могу,
Забыть нету сил, и бежать не могу.
Я крепко привязан к порогу палат,
Я—гвоздь у шатра, а любовь—как канат.
Не лучше ль погибнуть в огне мотыльку,
Чем кануть во мрак, пустоту и тоску?»
— «А если ударит човганом сплеча?»
— «Что ж? Буду човгану я вместо мяча!»
— «А если взнесет он отточенный меч?»
— «Так что же? Пусть голову сносит он с плеч!
Я, право, не знаю, о друг, что со мной?
Венец иль топор над моей головой?
Меня к терпеливости ты не зови,
Смиренью, забвенью нет места в любви!
Когда б даже стал как Иаков я слеп,
Все ждал бы узреть, как Иосиф мой леп.2
На мелочь обидеться может ужель
Изведавший страсти пленительный хмель?»
Раз стал он у князя лобзать стремена,
Тот гневно назад осадил скакуна,
Но нищий воскликнул, смеясь: «От меня
Зачем повернуть захотел ты коня?
Разгневался ты, о мой князь^ на кого?
В ничто обратилось мое существо.
И если грешу я—виновен не я;
Тобою наполнена сущность моя.
И если я дерзко лобзал стремена,
В поступках природа моя не вольна.
С тех пор как огонь сей зажегся в крови,
Все отдал я в жертву несчастной любви.
Меня ведь убил ты стрелами очей,
К чему еще саблей грозишься своей?
Валежник сухой подожги и ступай,
А лес осужденный пылает пускай!»
О самозабвении в любви
Под звуки чарующей музыки раз
Пустилась плясунья прелестная в пляс.
Огонь ли пылавших в собраньи свечей,
Иль пыл от сердец восхищенных людей
Ей платье поджег и ее испугал.
«Не бойся,—один из влюбленных сказал;—
Смотри, у тебя обгорела пола,
Мое же все сердце сгорело дотла».
Слиянья с любимым познай благодать,
Забыв между ним и собой различать!
Рассказ
«У старца,—поведал мне странник один,-
В пустыню спасаться отправился сын.
Отца он в кручину разлуки вовлек,
И это поставили сыну в упрек,
,,Я позван был другом,—ответил аскет,—
Родных и друзей для меня больше нет,
Божественный образ увидел мой р^
И все остальное—лишь призрак с тех пор.
Укрывшись сюда, не пропал я, о нет!
За тем, что утратил, дошел: я вослед»».
В сем мире есть некая кучка людей,
Сочтешь их за ангелов иль за зверей.
Как ангелы, хвалят немолчно творца,
Как звери, бегут от людского лица.
В них мощь, в них и слабость,—безумье и ум,
И ясность рассудка и пьянственный шум.
То чинят лохмотья в смиреньи они,
То жгут их, кружась в исступленьи, они.
Забыв о себе, позабыли других,
Никто не допущен к радениям их.
Всегда в исступленьи их разум, а слух
Упорно ко всем увещаниям глух.
Но утка не может* в воде утонуть,
Огонь саламандре не страшен ничуть.
Хоть нищи добром, да богаты душой,
Бредут в одиночку пустыней сухой.
Они далеки от обычных дорог,
У них лишь одно устремление—бог!
Они на людей не похожи никак,
Под рясой которых безверья кушак.
Приятны, полезны они, как лоза,
А мы хоть и в рясах, но лжем за глаза.
Их внешность грубйц неприглядна, строга—
Так раковин створки таят жемчуга.
Есть люди: по виду—созданье небес,
Но в их оболочке скрывается бес.
В них нету души: избегай сих людей,
В них кожа одна да скрепленье костей.
Не в каждой груди трепетанье души,
Рабы для владыки не все хороши.
Коль жемчугом станут все капельки рос,
На рынке им будет набит каждый воз.
Кто истинно к богу стремится, тому ль
Потребна неверная поступь ходуль?
Словами: «Не я ли ваш бог» опьянен,
До судного дня будет помнить их он.
Ничто устрашить бы его не могло:
Любовь, точно камень, а страх, как стекло!
Рассказ о владычестве любви
Жила в Самарканде девица одна,
Не речи, а сахар роняла она.
Блеск солнца затмивши своей красотой,
Подвижников строгих смущала покой.
Как будто, создав ту девицу, творец
Явил наивысший красы образец.
Пойдет ли—следят все влюбленно за ней,
Пожертвовать рады душою своей.
Бродил постоянно за ней по пятам
Влюбленный один. Увидав его там,
Раз дева воскликнула гневно: «Конец
Надеждам своим положи, о глупец!
Ты мне на глаза попадаться не смей,
Не то распростишься ты с жизнью своей!»
Сказал ему некто: «Довольно, забудь!
Доступней предмет поищи где-нибудь.
Ты здесь ничего не добьешься, меж тем
От горя-тоски пропадешь ты совсем».
Услышал влюбленный безумец упрек,
И с тяжким стенаньем в ответ он изрек:
«О, пусть обнажит беспощадный кинжал,
О, пусть бы во прах я, сраженный, упал.
Прохожие скажут тогда надо мной:
Сражен он жестокой любимой рукой.
Умолкни, меня не брани, не порочь:
Не в силах уйти от любимой я прочь,
К отказу от страсти меня не зови,
Себя пожалей, коль не знаешь любви.
Оставь же меня. Я готов ко всему,
Я с радостью смерть от любимой приму.
Ночами бываю я жертвой огня,
Но утро опять возрождает меня.
Ах, если умру у нее на глазах,
То с ней повстречаюсь я в райских садах!»
Не бойся любви, к ней навстречу иди:
Сраженный любовью, воспрянул Са’ди.
Притча
Вскричал убиваемый жаждою: «Ах,
Блажен, кто теперь утопает в волнах!»
Сказали ему: «Одинаков конец—
От жажды ль придет, от воды ль, о глупец!»
Ответил: «О нет! Погибая средь вод,
Уста омочить я успел бы вперед.
Кто жаждет, тот бросится в воду, забыв
О том, что назад не вернется он жив»..
За милого, любящий, крепко держись,
Коль смерти захочет твоей, согласись.
Чтоб райского стал ты достоин житья,
Пройди через ад отреченья от «я».
Бывает трудом хлебороб угнетен,
Но, жатву собравши, покоится он.
На пиршестве страсти блажен только тоту
Кто в руки заветную чашу возьмет,
Рассказ
Вот что повествуют путей знатоки,
Бродяги-провидцы, цари-бедняки:
Однажды в мечеть попрошайка-старик,
Прося подаяния, утром проник.
«Послушай, ведь здесь не жилище людей,—
Сказали ему:—здесь канючить не смей!»
Спросил попрошайка: «Так чей же сей дом,
Ужель бессердечны живущие в нем?»
«Умолкни,—сказали ему,—не греши
В дому господина вселенской души».
Взглянул на михраб, на лампады старик
И издал ‘при виде их горестный крик:
«Как горько отсюда пускаться мне в даль,
От этих дверей удаляться как жаль!
Нигде не встречал я отказа мольбам,
Ужель мне откажут входящие в храм?
Нет! Здесь протяну я просительно длань
И верю: никто мне не скажет—«отстань!»
Остался и, длань простирая вперед,
Как нищий, в мечети он жил целый год.
Но вечером как-то бедняга постиг, ‘
Что смертный к нему приближается миг.
Его осветили свечой в ранний час—
Как утром светильник, старинушка гас.
Шептал он (прислушайтесь к этим словам):
«Толцытесь, и двери отверзятся вам».
Коль истин взыску ешь, исполнися сил;
Ах, разве бывает алхимик уныл?
Ведь злата потерю готов он стерпеть
В надежде, что золотом сделает медь.
Все можно на злато купить, но ценней
Нет вещиг чем близость к любимой своей.
Но если любимая мучит тебя—
Ищи, и другая утешит, любя.
Напрасными муками сердце не мучь—
Огонь сей погасит живительный ключ.
Но если нет равной по прелести ей.
Терпи и довольствуйся долей своей.
Тогда лишь с мучителем сердца порви,
Коль можешь утешиться ты без любви.
Рассказ
Очей некий старец всю ночь не смыкал
И утром молитвенно к богу взывал.
Но голос таинственный молвил в ответ:
«Бесплодны моленья твои, о аскет!
Господь не услышал твой стон и мольбу,
Ступай и оплакивай злую судьбу».
И снова всю ночь промолился старик;
Догадливый молвил ему ученик:
«К чему же напрасно стараться теперь?
Сия пред тобой не отверзется дверь».
Кровавые слезы струя по лицу,
С отчаяньем старец ответил юнцу:
«О юноша! Здесь бы я зря не стоял,
Когда бы другую дорогу я знал.
Коль другу уехать желанье пришло,
Я сзади рукой ухвачусь за седло.
Тогда лишь от двери уйду я, поверь,
Коль будет другая доступная дверь.
Я знаю: на эту наложен запрет,—
Что ж делать? Иного ведь доступа нет».
Так молвив, на всякую жертву готов,
Поник он. Но с неба послышался зов:
«Хоть ты недостойно, неправедно жил,
Приди! Постоянством стал богу ты мил».
Рассказ
Про, мужа одна молодая жена
Отцу говорила, печали полна:
«Ужель ты потерпишь, чтоб мой муженек
Меня на печальную долю обрек?
Поверь, о родитель, страдать никому,
Как мне, не приходится в нашем дому.
Мы рядышком с ним, как двоешка-миндаль,
Должны бы делить и восторг и печаль,
А он между тем вечно мрачен на вид,
Улыбкой меня никогда не дарит».
Внимательно в жалобу дочери вник
И молвил почтенный и мудрый старик:
«Тебя красотою пленил он, о дочь,
Что ж делать? Печаль ты должна превозмочь».
Коль милому в мире подобного нет,
Терпи, ибо с ним разлучаться не след.
О, как убежишь от того, кто с тобой
Мгновенно покончит, кивнув головой?
Склонись перед богом. Он твой господин,
Над всею вселенной хозяин один.
Рассказ
Однажды хозяин раба продавал,
Я слышал, как горестно раб простонал:
«Хозяин рабов и получше найдет,
Но я-то найду ли подобных господ?»
Рассказ
Жил в Мерве пленительный врач. Он в сердцах5
Царил, как царят кипарисы в садах.
Но был равнодушен он к чарам своим,
А также к страданьям пленившихся им.
Я слышал слова чужестранки больной:
«С тех пор, как я вижу его пред собой,
К чему исцеленье? Хворать я хочу:
В болезни я буду поближе к врачу».
Как часто на ум выдающийся власть
Свою налагает любовная страсть!
Всевластно над ним торжествует любовь,
И к жизни воспрянуть не может он вновь.
Рассказ о победе любви над разумом
Перчатки железные некто надев,
Решил, что его не осилит и лев,
Но зверь так насел на сего чудака,
Что силы не стало, ослабла рука.
Ему закричали: «Крепись, не робей!
Ударь рукавицей его посильней!»
Но, зверем измятый, бедняк возопил:
«Перчатка, увы, не прибавит мне сил!»
И разум пред страстью любовной, поверь,
Вот так же, как эти перчатки и зверь.
Хотя б ты доспехи носил на плечах,
Ослабнешь бесславно во львиных когтях.
Коль любишь, отбрось рассуждения ты:
Ведь мяч, о читатель,—игрушка лапты!
Рассказ
Вступили в супружество двое людей
Из родственных двух именитых семей.
Супруга довольной казалась вполне,
Но муж отвращенья был полон к жене.
Супруга к нему устремлялась душой,
Но хмурился муж, раздраженный и злой.
Рядилась жена, чтобы муж полюбил,
А он у создателя смерти просил.
К нему обратили старейшины речь:
«С женой разведись и ее обеспечь».
Пришел он в восторг: «Вот счастливый конец-
Вернуться к свободе за сотню овец!»
Узнала об этом красотка-жена,
От горя свой лик изъязвила она:
«В сто тысяч голов пусть сулят мне стада,
Но милого мне не забыть никогда!»
Не будь соблазненным усладой мирской,—
Лишь в близости к другу обрящешь покой.
Притча
Спросили страдальца любви: «Отвечай:
Твое устремление ад или рай?»
Ответил: «Меня вопрошаешь к чему?
Что другу понравится, то и приму».
Меджяун4
Спросили Меджнуна: «Что сталось с тобой,
Ты больше не ходишь в наш стан кочевой?
Ужель позабыта тобою Лейла,
И в сердце Меджнуна другая вошла?»
Несчастный страдалец расплакался вдруг:
«Зачем ты меня истязаешь, о друг?
И так на душе безысходная боль,
Зачем еще сыплешь на раны ты соль?
Разлука—не признак забвенья, друг мой,
К разлуке судьба принуждает порой».
«Доверь мне,—сказал собеседник в ответ,—
Могу передать я любезной привет».
«Не надо,—ответил,—ты нас пожалей,
Совсем о Меджнуне забудь перед ней».
Махмуд и Аяз5
Сказал враг Махмуда: «Скажу без прикрас,
Совсем некрасив ведь хваленый Аяз.
Ах, может ли розу любить соловей,
Коль нету ни красок, ни запаха в ней?»
Сказали Махмуду об этих словах,
И молвил, сердито нахмурившись, шах:
«Аяз не телесной мне мил красотой, !
Но нравом своим и прекрасной душой».
В пути раз верблюд не осилил подъем,
Упал, и разбилась шкатулка с добром.
Пришпоривши лошадь, умчался Махмуд,—
Пускай приближенные все разберут.
Из всадников каждый туда поскакал,
Чтоб жемчуг себе, захватить или лал.
Остался без свиты Махмуд-властелин,
За ним устремился Аяз лишь один.
Спросил его шах: «Из добра моего
Что взял ты?» Ответил Аяз: «Ничего.
Вослед за владыкой погнал я коня.
Ах, долг мой дороже богатств для меня!»
Вещественных благ если ищешь, любяу
Не милого любишь ты, знай, а себя.
Коль рот твой от алчности будет открыт,
Для слуха глагол сокровенный молчит.
Ведь истина—это роскошный чертог,
А похоть и страсть—пыльный облак дорог.
Закрыт этой пылью прекрасный дворец,
Его ты не видишь, хоть ты не слепец.
Рассказ
Бродил я со старцем Фарьябской земли,6
И к морю в Магрибе мы с ним подошли.
Имея дирхем, на корабль я был взят,
На старца же крикнули грозно: «Назад»!
Скупой капитан состраданья не знал,
И отдали негры-матросы причал.
Я горько заплакал от тех неудач,
Но крикнул мне старец со смехом: «Не плачь!
Меня проведет над глубинами тот,
Кто этот корабль над пучиной ведет».
Не сон ли, не призрак ли это? Средь волн
Стоит он. Молитвенный коврик, как челн.
Взволнованный этим, всю ночь я не спал,
А он поутру предо мною предстал:
«Чего ты дивишься? Всесилен ведь бог,
Он мне переплыть через море помог».
Как можно дивиться тому, что святой
Проходит чрез воду иль пламя живой?
Не знающих страха и резвых ребят
Всегда матерей попеченья хранят.
Вот так же господь охраняет людей,
Угодных ему, от огня и зыбей.
От пламени им Авраам был спасен,
От Нильских глубин Моисея спас он7
Ведь если поддержит искусный пловец,
По Тигру плывет, не колеблясь, малец.
Но коль загрязнил ты и дух свой и плоть,
Тогда берегись! Не поможет господь!
Довольно блуждать по тропинкам ума!
Стремись только к богу. Все прочее—тьма!
Ведь ясно? Но слушай, что скажет иной
Придира и умник, качая главой:
«Коль мир наш—-ничто, что ж, такое тогда
И люди, и птицы, и тварей стада?»
Умно ты спросил. Но послушай, мой свет,
Что молвлю тебе я на это в ответ:
Поля, океан,, небосвод и гора,
И люди, и бесы, и духи добра
Так малы пред богом, что мы бытием
Едва ль прозябание их назовем.
Как грозен морей взбаламученных вид!
Как солнце безмерно высоко горит!
Но знай: духовидцев возвышенный взор
Объемлет такой безграничный простор,
Что солнце покажется меньше зерна,
А семь океанов—как капля одна.
Царь славы поднимет свой стяг—и весь мир
В ничто превращается, жалок и сир.
Рассказ
Однажды помещику с сыном, в пути,
Пришлось через лагерь султанский пройти.
Здесь витязи с саблей, с секирой в руках,
В атласных одеждах, в златых кушаках,
Там ловкие лучники царских ловитв,
Метатели стрел для охот или битв.
Одни все в шелку и в парче удальцы,
На прочих достойные шаха венцы…
На пышность и блеск любовался юнец,
Вдруг видит—совсем изменился отец,
Смутился, понурился, весь побледнел,
Сторонкой пройти незаметно хотел.
Сказал ему сын: «О отец, ведь в своей
Деревне ты всех именитей, властней.
Чегч) же ты здесь приуныл, как дервиш?
Чего, как осиновый лист, ты дрожишь?»
«Да! Власть я имею,—ответил отец,—
Но ей за пределом деревни—конец».
Ах, так же все сильные мира дрожат,
Достигнув предвечного царствия врат!
Имеющий власть в деревушке своей,
Опомнись! В гордыне пустой не косней!
Услышавши мысль иль хотя бы намек,
Подхватит Са’ди, глянь—и в притчу облек!
Светляк
Наверно, в садах замечал ты в ночи:
Блестит червячок, точно пламя свечи;
Спросил я: «О ты, озаряющий тьму,
Куда ты скрываешься днем, не пойму?»
Во прахе рожденный смиренный червяк
На это ответил, послушайте как!
«Я вовсе от солнца’ не прячусь, о нет!
Да только при солнце не виден мой свет».
Рассказ
Раз в Сирии бунт подавляли войска,
Схватив, на допрос повели старика.
Цепями окованный, тот человек
Сказал—слов его не забуду вовек—
«Когда б не позволил верховный судья,
Свершилась бы разве неправда сия?
Злодеев моих полюбить я готов,
Ведь это сладчайший послал сих врагов.
Ах, люди—ничто! Все от бога всегда:
Величье и радость, позор и беда».
Коль горько лекарство, не морщься, о друг,-
Ведь зелье сие исцелит твой недуг.
Что врач назначает, прими и н& плачь,
Недужный бывает ли сведущ, как врач?
Рассказ
Поэт стал Саада Зенги восхвалять.
(Да будет над прахом царя благодать!)
Был щедро осыпан подарками он
И в царский роскошный наряд облачен.
Но вот на одном из червонцев слова:
«Господь—наше все» прочитал он едва,
Как, весь взволновавшись, дареный наряд
Сорвал и в пустыню бежал безогляд.
Спросил его некий пустынник: «О друг,
В чем дело? Чего взволновался ты вдруг?
Сначала ты прах лобызал пред царем,
Зачем же бежал от него ты потом?»
«Сперва пред людьми я,—поэт отвечал,—
В надежде и в страхе, как тополь, дрожал.
Реченье: ,,Господь—наше все»‘я потом
Прочел и теперь не нуждаюсь ни в ком».
Рассказ
Был некто во власти любви, как и я,
Такую же муку терпел, как моя.
Он мудрым когда-то считался, и вот
Считать его стал за безумца народ.
Но все притесненья легко он сносил:
Так много в любви почерпаем мы сил.
Глава опускалась под молотом бед,
Как шляпка гвоздя, но не плакал он, нет!
Так много любовных мечтаний, и столь
Мучительна сердца влюбленного боль,
Что были обиды ему нипочем,^
Кто тонет, тот мало напуган дождем.
Кто любит, тот твердо готов перенесть
И смертные муки: ах, что ему честь!
Раз ночью, принявши красавицы лик,
На ложе к любовнику дьявол проник.
Проснулся влюбленный, грехом осквернен,
Нечистым себя д!ш молитвы счел он.
Свершить омовенье помчался бегом,
Но за ночь источник окован был льдом.
Желая добра, кто-то крикнул: «Постой,
Умрешь ты от этой воды ледяной!»
Со стоном влюбленный ответил ему:
«О друг, замолчи, увещанья к чему?
Я эту красавицу так полюбил,
Что дольше терпеть не имею я сил;
Ни ласки, ни жалости нет у нея,
Ах, до смерти, друг мой, измучился я!»
Господь нас из глины, друзья, сотворил^,,
И душу бессмертную в нас он вложил.
О, как же ке чтить нам господень приказ,
Коль щедрости столько излил он на нас?
Рассказ
На флейте играя, красивый юнец
Сжигал восхищением много сердец.
За это родитель его попрекал,
Бранился и флейту, случалось, сжигал.
Но вечером как-то прислушался он
И сына игрой был в тот раз восхищен.
Воскликнул он: «Флейту сжигал я в огне,
А ныне огонь разгорелся во мне!»
Ты знаешь ли, в пляске зачем круговой
Дервиши махают руками порой?
Они открывают наитья врата,
А мир отстраняют, ведь мир—суета!
В восторге любовном коль пустишься в пляс,
Всем телом твоим пусть владеет экстаз.
Допустим: искусный пловец ты, но все ж,
Едва ли одетым ты в воду пойдешь.
Приличия, чести одежды долой,
Чтоб лучше сумел ты бороться с водой.
Приманки мирские, как путы, порви,
Тогда лишь достигнешь слиянья в любви.
Рассказ о мотыльке и свече
Раз дал мотыльку кто-то добрый совет
Любви отыскать поскромнее предмет.
«Пред гордой свечой увиваться тебе ль?
Ищи же другую, доступную цель.
Не страшен огонь саламандре одной,
В сей битве любовной потребен герой.
Сильнейшего в схватке ужель победишь?
От солнца летучая прячется мышь.
Смешно уповать на любовную связь,
Коль милый враждует с тобой, не таясь.
Никто не поддержит тебя, мотылек,
От всех ты услышишь один лишь упрек.
Коль нищий посватает царскую дочь,
Прогонят его с поношеньями прочь.
Воззрит ли свеча на тебя? Ведь, горя,
Она привлекает вниманье царя.
Красуясь в придворном, блестящем кружке,
Не вспомнит она о тебе, бедняке.
Им светит она, весела и нежна,
Тебя же, беднягу, сжигает она».
Внемли, мотылек что ответил тогда:
«Ах, если сгорю я, ну что за беда?..
Я стал и без этого жертвой огня,
Огонь этой страсти обуглил меня.
Я знаю, смеется она надо мной.
Но что же мне делать, коль отнят покой?
Пойми: ведь в огонь я бросаюсь не сам—
Покорен я страсти влекущим цепям.
Я издали видел ее на окне
И весь загорелся, хоть не был в огне.
Бессильны упреки, властительна страсть,
Пред милой я рад бездыханным упасть.
Ведь я и при жизни ничто перед ней—
Совсем уничтожиться жажду скорей.
И если я стану добычей огня,
Быть может, жестокая вспомнит меня…
Ты мне говоришь, чтобы, бросив свечу,
Нашел бы я ношу себе по плечу.
Но разве ты скажешь: умолкни, не ной,
Тому, кто опасно ужален змеей?
Пред тем, кто не в силах исполнить совет,
О друг, красноречие тратить не след.
Коль выронил всадник поводья из рук,
Ужель закричишь ты: ,,Потише, мой друг!»
В Синдбадовой книге читал ты иль нет:8
,,Любовь, точно пламя, как ветер—совет».
От ветра огонь полыхает сильней,
А тигр от ударов становится злей.
Желая добра, все ж подругу подстать
Напрасно ты мне предлагаешь искать.
Нет! С равными время свое не губя,
Стремись только к тем, кто достойней тебя.
Кто истинно любит—идет, не боясь,
Его не утешит доступная связь.
Лишь только я страсти почувствовал пыл,
Я в этот же миг о себе позабыл.
Тот жертвы боится, кто любит себя,
Любовники жертвуют жизнью, любя.
Коль смерти для всех неизбежен приход,
Пусть лучше любимая сразу убьет.
Пусть лучше меня убивает она.
Коль гибель для всех все равно суждена,
К чему дожидаться назначенных дней?
Умру я в ногах у любимой моей».
Окончание Ш главы
Я ночью бессонной однажды тайком
Подслушал беседу свечи с мотыльком.
Он молвил: «Я гибну от сладкой любви,
И это—понятно, но слезы твои
Что значат?» Свеча отвечала: «Живет
В разлуке со мною возлюбленный мед.9
С тех пор как не видит любимого взгляд,
Скорблю, как несчастный любовник Фэрхад».10
Так молвила, слезы обильно точа
По желтым ланитам, в уныньи свеча.
«Ты—ветреней. Тажких не знаешь ты бед,
В тебе ни смиренья, ни верности нет.
Обжегшись, бежишь ты в испуге. А я?
Сгораю на месте я, слезы струя.
Тебе обжигает любовь лишь крыла,
А я неизбежно сгораю дотла.
На свет мой веселый глядишь до зари.
О нет! Ты на слезы мои посмотри!
Ведь я как Са’ди. Он улыбчив на вид,
Но сердце от муки любовной горит».
Умолкла свеча. Протекло полчаса.
Вдруг, в терем вошедши, девица-краса
Задула свечу. Не дожив до зари,
Погасла она, прошептавши: «Смотри:
Так гибнет любовь. Ах, пыланью сердец
Кончина одна полагает конец! ||>|*?ит
Над прахом страдальцев любви не рыдай,
Но бога прославь, ибо принял их в рай».
Любовник! Не бойся страданий любви,
Но путы соблазнов житейских порви.
Дав клятву, вперед устремляйся смелей,
Ни стрел не пугайся, ни града камней.
Вступать в океан берегись, но, вступив,
Отдайся, коль бури захватит порыв.
Конец III главы