Из праха нас бог сотворил. О рабы,
Склоните же к праху пред господом лбы!
Не жадничай. Блага чужого не тронь.
Из праха рожден ты,—не будь, как огонь.
Вздымается пламя, грозя и паля,
Меж тем как смиренно простерлась земля.
Из спеси огня духи зла изошли,
Но создан Адам из смиренной земли.
Притча
Из тучи раз капля скатилась одна
И, море увидев, была смущена:
«Безбрежен простор океана.., а я?
Что значит здесь жалкая доля моя!»
И так на себя со смиреньем смотря,
Вдруг сделалась перлом, достойным царя,
И волей небес обрела благодать—
Жемчужиной в царском венце воссиять.
Смирившись, высоко была взнесена,
Исчезнуть стремясь, жизнь прияла она.
Рассказ
Сошел с корабля раз на греческий брег
Достойный один молодой человек.
Спознали в нем мыслей и чувств высоту,
И был он в дервишеском принят скиту.
Сказал раз ему настоятель: «Во храм
Ступай и оттоль убери сор и хлам».
Услышав приказ, тотчас вышел мюрид,
Но больше совсем не вернулся он в скит.
О том рассудили меж братии так:
«Знать, службой гнушается этот чужак».
И кто-то из служек, его повстречав,
К нему обратился: «Ведь ты был неправ.
Бежать, о гордец, от служенья нельзя,
Служенье смиренное—к богу стезя».
Тут послушник бывший, заплакав, в ответ
Промолвил: «О друг дорогой, о мой свет!
Вошел я в мечеть. Сора не было в ней.
Знать, сор заключался в особе моей.
Поспешно я вышел оттуда тогда,
Чтоб скверности там не осталось следа».
Смирись, о вступивший на подвига путь,
И кроме смиренья о всем позабудь.
Ах, если ты к небу стремишься, смирись:
^ По лестнице этой поднимешься ввысь.
Склонись униженно пред богом во прах,
Ведь долу склоняется ветка в плодах.
Рассказ
Раз вышел из бани—тот день был Б аирам—1
Честной Баязид, шейх из града Вистам.2
В то время как он направлялся домой,
Над ним кто-то высыпал чашку с золой,
Испачкав чалму и власы мудреца,
Но молвил он, прах отирая с лица:
«Ах, что мне зола! Для меня все равно:
На адский огонь осужден я давно».
Кто праведен, тот беспощаден к себе.
Не внемлет господь себялюбца мольбе.
Величье отнюдь не в надежде пустой,
Не в спеси, не в призрачной славе земной.
Принизившись здесь, воспаришь в небесах,
За гордость же будешь низринут во прах.
Не любит господь гордецов. Трепещи!
Коль хочешь величья, его не ищи.
У тех благочестья напрасно искать,
Кто видит лишь в благах мирских благодать.
Коль дух твой высоких взалкал степеней,
С презреньем глядеть не моги на людей.
Ведь нечего думать о том, чтоб мудрец
Склонился пред спесью твоею, гордец.
И высшая степень, по-моему, в том,
Чтоб люд о тебе отзывался добром.
Ведь, если надменен с тобой кто-нибудь
Из равных, одобришь ли это? Ничуть!
И так же к тебе отнесутся, пойми,
Коль будешь спесив и надменен с людьми.
Высокую степень иль должность заняв,
Не смейся над теми, кто сир и без прав.
Высокопоставленный может упасть,
И вот перейдет к угнетенному власть.
Пусть ты безупречен, пусть грешен Са’ди,
Но все же его не брани, пощади.
Один за * святилища взялся кольцо,
Другой в кабаке попивает винцо.
Но вдруг богомола господь не взлюбил,
А бражник, быть может, создателю мил,
Он дверь покаянья отверзет ему,
Меж тем как святоши мольбы ни к чему.
Нищий правовед и судья
Раз бедный законник явился к судье,
Явился и сел на почетной скамье.
Сердито судья на беднягу взглянул,
А пристав пришел, за рукав потянул:
«Вставай, недостоин ты здесь восседать.
Сядь ниже, иль вовсе отправишься вспять.
Почетного места достоин не всяк,
Ведь место сие—уважения знак.
Я вижу, что ты устыдился теперь
И к мерам другим не прибегну, поверь.
Кто скромно садится на месте своем,
Того не изгонят оттоль со стыдом.
Забудь о местах именитых людей,
Быть львом не старайся, коль нету когтей».
И вспомнились мудрому мужу тогда
Несчастная доля его и нужда.
Он вздох из груди безнадежный извлек,
Смиренно поднялся и сел в уголок.
Меж тем обсужденья настала пора,
И прения начали прав доктора.
Мгновенно меж них возгорелась вражда,
Твердили настойчиво: «нет» или «да»,
Как будто в палате судилищной той
Свели петухов на отчаянный бой.
Один, как хмельной, бесновался во зле,
Другой кулаком колотил по земле.
Все более путался спор их и вот—
Запутался так, что ни взад, ни вперед.
Тогда-то, смущенье свое одолев,
Воспрянул законник-бедняк, точно лев,
И молвил: «Борцы за господний завет,
Мужи, откровенья хранящие свет!
Ведь доводы мудрые в споре важней,
Чем сила и крепость гортаней и шей.
Внемлите! Я в этих делах не простак».
Сказали ему: «Говори, если так».
Тут речью своей, как печаткой кольца,
Отметил мудрец правоведов сердца.
В пустые прикрасы не вдавшись ничуть,
Предмета затронул он самую суть,
И, кончивши речь, ото всех он собрал
Обильную жатву горячих похвал.
Он правил конем красноречья лихим,
Увязшим ослом был судья перед ним.
Одежду судейскую сняв и чалму,
Судья захотел передать их ему:
«Я сразу твой сан не сумел распознать,
Я встречи тебе не устроил подстать.
Как жалко, что ты при таланте таком
Находишься, друг, в положеньи плохом».
Тут пристав, приблизившись к мужу, ему
С почетом судейскую подал чалму,
Но молвил он, дар отстранивши рукой:
«Тщеславья и гордости путы долой!
Как завтра останусь средь бедных людей
Я в этом тюрбане длиной в пять локтей?
Ведь если муллою меня назовут,
Презренен мне бедный покажется люд.
Вода ключевая чиста и светла, ;;
В каком бы сосуде она ни была.
Главу украшает величье ума,
А вовсе не пышная в складках чалма.
Пусть пышной чалмой голова обвита,
Что толку, коль будет, как тыква, дуста?
Чалмой, бородой не кичись, голова,—
Из хлопка чалма, борода—как трава.
Ведь ежели в муже прекрасен лишь вид,
Пускай он, подобно картинке, молчит.
Во что бы ни стало ко власти не рвись,—
Сатурн высоко, но зловеща та высь.
Тростник для цыновок хоть вырос велик,
Но сахарный все же ценнее тростник.
Пусть пышная свита идет за тобой,
Что толку, коль будешь ты слаб головой?
Стеклянная бусина молвила так,
Когда ее поднял какой-то чудак,
За жемчуг приняв: ,,Всякий, знающий толк7
Отбросит меня. Не клади меня в шелк».
Улитка, которая в розах сидит,
Ничем не отлична от прочих улит.
Тот лучше не стал, кто в богатстве процвел,—
Осел в чепраке дорогом, все ж осел».
Так он говорил. Красноречья водой
С души он смывал раздражения зной.
Обиженный резко всегда говорит,—
Коль враг твой упал, пусть он будет добит.
Воспользуйся, ежели случай хорош,—
Злодей коль повержен, его уничтожь.
Судья оглушенный приник и притих
И только из книги божественной стих:
«Поистине день сей тяжел» он шептал,
Да руки кусал да глазами сверкал.
А бедный законник в тот миг из суда
Ушел, по себе не оставив следа.
Волненье возникло и спрашивал всяк:
«Откуда явился сей дерзкий чужак?»
Расспрашивал пристав: видал кто иль нет
Мужчину таких и таких-то примет?
И некий ответил ему гражданин:
«Так сладко сказать мог Са’ди лишь один».
Ответ сей прекрасен, и прав этот суд,
Коль горькую истину сладкой зовут! .
Рассказ о покаянии царевича
В Гяндже жил царевич в минувшие дни
Такой нечестивец, что бог нас храни!
Однажды он, пьяный, явился в мечеть
И начал там песню бесстыдную петь.
Меж тем находился на месте своем
Мудрец именитый во храме святом,
Среди почитателей рьяных своих,—
Ведь мудрые всюду находят таких.
От пьяных бесчинств забулдыги-юнца
Стеснились печалью и мукой сердца.
Но если неверен властителя путь,
Найдется ль смельчак, чтоб его упрекнуть?
Чеснок ведь пахучее розы. Кимвал
И лиру и арфу всегда заглушал.
Все ж если воздействия путь не закрыт,
Сидеть безучастным калекою—стыд.
Пусть немощна длань, пусть бессилен язык,
Но нравственной силою мудрый велик.
И вот к мудрецу почитатель один,
, Смиренно склонившись, воззвал: «Господин,
Взмолись же,—ведь мы без влиянья, без сид,-
Чтоб дерзкого пьяницу бог поразил.
Молитва и пламенный вопль мудреца
Сильней топора и меча-кладенца».
Подвижник, услышав такие слова,
Взмолился: «О господи, царь естества!
Ты князя младого спаси, сохрани
И даруй ему беспечальные дни».
Тут кто-то воскликнул: «Зачем, не пойму,
Желаешь ты благ нечестивцу сему?
Кто блага злодею желает, ведь тот
Беду призывает на добрый народ!»
Ответил мудрец: «Не волнуйся, о друг,
Ты смысла не понял, усвоил лишь звук.
Хотел я, чтоб бог к покаянью призвал
Царевича. Людям я зла не желал.
Ведь тот, кто пред богом покается, знай,
Тот внидет в господень сияющий рай.
Пусть бросит он радость пиров и вина
Для жизни, что вечного счастья полна».
Возвышенной мудрости полный глагол
До слуха царевича кто-то довел.
Услышал—и облаком грусти глаза
Затмились, и в них показалась слеза,
Тогда как на сердце зажегся костер,
И долу смущенный потупился взор.
И вот—в покаяния двери стучась—
Послал к мудрецу приближенного князь:
«На помощь притти соизволь. Пред тобой
Готов я покорно склониться главой».
Отправился к царским палатам мудрец,
Вошедши, он взором окинул дворец.
Светильников много, сластей и вина,
Хмельными гостями палата полна.
Кто был без сознанья, кто чуть под хмелькому
Кто пел, ендову наливая вином.
Тут слышится пенье, рокочет струна,
Там кравчий кричит: «Ну-ка, выпьем до дна!»
Здесь всякий рубиновой влагою пьян,
Арфистки, как арфа, сгибается стан.
Смежает глаза й склоняется вниз
Здесь каждый, и бодро глядит лишь нарцисс.
Сливается лютни с тимпанами звон,
И слышится флейты страдальческий стон.
Но князь приказал1—оземь все и в куски.
И вмиг вместо шума—безмолвье тоски.
Поломаны лютни и арфы вконец,
Мгновенно забыл о напеве певец.
Забросан камнями украшенный стол,
Конец всем сосудам и кубкам пришел.
Из схожего с уткой сосуда вино
Течет, как утиная кровь, все равно.
Беременной долго была сулея,
Вмиг дочь родилась—золотая струя.
Бутылка, увидев, что ранен бурдюк,
Кровавые слезы роняет, как друг…
Но князь, не довольствуясь тем, приказал
Весь новыми плитами вымостить зал
Затем, что отмыть не могла б никогда
Тех винных, рубиновых пятен вода.
Не диво, что был и бассейн сокрушен—
Вином пропитался достаточно он.
С тех пор, коль бралась чья за лиру рука,
Как бубну, давали ему тумака.
Арфист ли являлся достаточно смел,
Вмиг, лютне подобно, он трепку имел.
А что же касается князя, то он
Стал строгим подвижником с этих времен.
А раньше? Как часто во гневе отец
Приказывал сыну: «Опомнись, юнец»!
Но сын не боялся оков и угроз,
И пользу глагол мудреца лишь принес.
Но если бы резок тогда и суров
Был глас мудреца: «Отвратись от грехов!»
Вином и гордынею пьян, разъярясь,
Убил бы подвижника вспыльчивый князь.
Рычащего льва не удержишь щитом,
Пантеру едва ль испугаешь мечом.
Врага одолеешь ты лаской своей,
А резкостью ты оттолкнешь и друзей.
Не будь же суровым и жестким, о брат,
Смотри: к наковальне безжалостен млат.
С властителем резок не будь никогда,—
От этого будет одна лишь беда.
Да будет со всяким покладист твой нрав,
Кто б ни был он: властен иль сир и без прав.
Ведь слабого добрая речь подбодрит,
А гордый, быть может, почувствует стыд.
Удачу дает только добрая речь,
А резкая—злобу лишь может навлечь.
Учись сладкоречью, о друг, у Са’ди,
Злонравцу угрюмому молви: уйди!
Продавец меда
Был некий торгующий медом купец
Прекрасен и молод—мученье сердец.
Он строен был дивно, и больше, чем мух,
Всегда покупателей было вокруг.
И если бы яд продавал он, народ
Такую отраву считал бы за мед.
А некто увидел, как бойко дела
Его развивались, и—зависть взяла.
Усердно он занялся этим трудом,
Но, медом торгуя, был уксус лицом.
Весь город избегал он, клича народ,
Но даже и муха не села на мед.
И за день добыть не сумев ни гроша,
Вернулся домой утомлен, чуть дыша,
Угрюм, точно грешник пред страшным судом
Иль узник, расстроенный праздничным днем.
Жена ему молвила: «Если твой вид
Угрюм, то и мед у тебя загорчит».
Нрав добрый—одна из небесных отрад,
Злонравцу ж дорога указана в ад.
И теплой, речною напиться водой
Все ж лучше, чем этой струей ледяной.
Коль сложена скатерть и в складках чело,
Обед у такого хозяина—зло.
Угрюмо, о друг, не нахмуривай лба,
К злонравцу безжалостна будет судьба.
Допустим, что золотом ты не богат,
Так что ж, как Са’ди, ты не ласков, о брат?
Рассказ
Однажды гуляки хмельного рукой
Был за ворот схвачен подвижник честной.
Не поднял в защиту обиженный длань,
Безропотно снес он побои и брань.
Его упрекнули: «Не муж ты—о стыд!—
Никто бы не вынес подобных обид».
Подвижник, сему порицанию вняв,
На это ответил: «О нет,, ты не прав!
Разорван мой ворот рукой драчуна—
Для схватки со львом чья десница сильна?
Я трезв и разумен, и мне ли под стать
С хмельным забиякою в драку вступать?»
Для мудрого внятен лишь этот закон:
На зло добротою ответствует он.
Рассказ
Однажды напал на пустынника пес,
Укусы жестокие старцу нанес,
Без сна он томился от боли всю ночь.
Со старцем-отшельником жившая дочь
Сказала ему, негодуя, в упрек:
«Собаку и сам укусить бы ты мог».
Сквозь слезы тогда рассмеявшись, в ответ
Промолвил отшельник дочурке: «Мой свет,
Конечно, нашлось бы для этого сил,
Но рот свой, о дочь, я тогда б осквернил.
Ах, если бы мне угрожали мечом,
Не стал бы я все-таки грызться со псом.
Пусть злом отвечает невежда на зло, *
Но с мудрым случиться того не могло».
Рассказ
Жил некогда муж—знаменит добротой.
Был раб у него в услуженьи дурной:
Власы в беспорядке, лицом некрасив,
Лица выраженьем противен и лжив,
Подобно змее ядовит его рот,
Над всеми уродами был он урод.
От запаха потных подмышек его
Слезились глаза у него самого.
Придется ли стряпать—он хмурится, зол,
А подан обед—с господином за стол
Всегда он садился… и жаждой хотя б
Хозяин томился—бездействовал раб.
Ни бранью не справишься с ним, ни дубьем.
И ночью и днем возмущал он весь дом.
То кур он в колодезь загонит, то, двор
И дом убирая, рассыплет он сор.
Пугает наружностью добрый народ,
Пойдет ли за делом каким—пропадет.
Раз некто сказал господину: «К чему
Ты терпишь такого раба, не пойму.
Оплошности сносишь и грубый ответ,
Ведь, право, не стоит он этого, нет!
Раба отыскать я получше могу.
На рынок сведи ты дурного слугу,
И если медяк лишь дадут за него,
Бери, ведь не стоит сей раб ничего».
Услышавши это, хозяин-добряк
Ответствовал другу: «О друг, это так!
Дурен этот малый, ленив и лукав,
Но мой только лучше от этого нрав.
От парня сего до конца претерпев,
Смирять научусь нетерпенье и гнев».
Сначала терпение горько, но плод
Терпения сладок бывает, как мед.
Рассказ о подвижнике Мэ’руфе3
Чтоб следовать мог ты Мэ’руфу в пути,
Сначала познаньем себя просвети!
Однажды, я слышал, его посетил
Один чужестранец. Болезнен и хил,
Без краски в лице, без волос—в чужаке
Держалась чуть жизнь на одном волоске.
Он на ночь остался, раскинул кровать
И стал беспрестанно вопить и стонать.
Всю ночь напролет он не спал и другим
Заснуть не позволил стенаньем своим.
Он был полумертв, но, сварливый и злой,
Все жил он, других убивая хулой.
Вставал и ложился, вопил, причитал
И всех окружающих тем разогнал.
Остались в дому лишь Мэ’руф пречестной.
Да жены его, да пришелец больной.
Мэ’руф по ночам не ложился: всю ночь
Ходил за больным, а дремоту гнал прочь.
Но был он ночами без сна истомлен,
И вечером как-то свалил его сон.
Усталые вежды едва он смежил,
Как начал браниться больной что есть сил:
«Презренье, проклятие людям таким:
Их вера, их честь—лицемерье и дым.
Под чистою рясой скрывают свой блуд,
Под видом святош лицемерят и лгут.
Задремлет бездельник, съев сытный обед,
И дела ему до недужного нет!»
И так продолжал он Мэ’руфа ругать
За то, что осмелился тот задремать.
Мэ’руф снес ругательства кроток и тих,
Но жены в хареме услышали их,
И молвила мужу одна: «О глава,
Ты слышал ли нищего-плаксы слова?
Скажи же ему: уходи, не терзай
И где-нибудь в месте другом умирай.
Пусть будут почтенны благие дела,
К злонравцу участье не хуже ли зла?
И вместо подушки пусть будет кирпич
Для тех, кто для ближних, поистине,—бич.
Не будь же внимателен к злым. Лишь дурак
Сажает деревьев ростки в солончак.
Тебя отвратить от добра не хотим,
Лишь просим: добра не оказывай злым.
Уместны ль к злонравцу любовь и привет?
Ласкают ведь кошек, но псам ласки нет.
А пес благодарный ведь лучше, ей-ей,
Таких нбпризнательных, злобных людей.
Коль злому окажешь вниманье—на льду,
Который растает, записывай мзду.
Об этом больном не радей. Ведь таких,
Как этот дервиш, не видала я злых».
Услышавши эти упреки, Мэ’руф
Ответил, с улыбкой на женщин взглянув:
«Ступайте, покойтесь в своем терему,
Безумствовать ради безумца к чему?
От боли меня он и клял и бранид,
Но этою бранью мне сделался мил».
Ах, выслушать нужно проклятия тех,
Кто тяжким страданием вводится в грех!
Коль в жизни ты видишь любовь и покой,
Терпи от обиженных злою судьбой.
Коль ты, точно кдад охраняющий змей,
Всю жизнь просидишь, позабыт меж людей
По смерти ты будешь. Но, если взрастил
Ты щедрости древо—тем станешь им мил.
Глянь: в городе Керхе обилье гробниц,4
Но лишь пред Мэ’руфовой—падают ниц.
Вельможи горды, но неведомо им,
Что только смиренный поистине чтим.
Рассказ
Подвижника нищий, нахален и смел,
Просил о подачке. Но тот не имел
В то время ни гроша. Был пуст кошелек:
Разбрасывал деньги сей муж, как песок.
Назад попрошайка пошел разъярен
И начал порочить подвижника он:
«Беда! Скорпиону подстать лицемер!
Страшитесь прикрытых милотью пантер!
Свернутся, как кошки, уткнувши носы,
Но дичь лишь увидят—воспрянут, как псы.
Невыгодно дома им быть, и в мечеть
Приходят, чтоб лучше в плутнях преуспеть.
Дорожный грабитель живет уда’льцом,
А эти воруют трусливо, тайком.
На платье и черных и белых заплат
Нашьют, а в казне и в амбарах хранят
Большие богатства… О злые лжецы,
Бродяги, пройдохи, плуты-продавцы!
Во храме дряхлы и слабы, но взгляни,
Как пляшут во время радений они!
К чему лицемеры свершают намаз?
Скакали бы, пели, пускались бы в’ пляс.
|Как жезл Моисея, похожи на сук—
|В прожорливых змей превращаются вдруг.
Что мудры они и воздержны, весь свет
Они убедили, но этого нет.
Хоть в рубище сами одеты, но глянь
Убранство их жен—с Эфиопии дань.
Из всех предписаний, что издал пророк,
Блюдут время сна лишь да ужина срок.
Их чрево едою различной весьма
Набито, как будто дервиша сума.
Но, впрочем, ругать их довольно. Ведь я
И сам из дервишей. То—наша семья».
Так он говорил. У злонравца всегда
К достоинствам, к доблести—злая вражда.
Ведь тот, кто бесчестен, стыдом не томим,
Коль ближнего честь опорочена им.
Ту брань услыхал и до старца довел
Один ученик. О, напрасный глагол!
Пускай нас бранят, но о ругани той
Кто нам передаст, тот—приятель плохой.
Стрельнул в меня некто из лука. Стрела
Упала, нисколько не сделавши зла.
Зачем же ее ты ко мне притащил,
Ведь этой стрелою меня ты пронзил?
Подвижник, о ругани той услыхав,
С усмешкою молвил: «Ну что же? Он прав.
Да только он не был достаточно зол,
Мои прегрешенья не все перечел.
Он лишь полагает, но ведаю я
О том, как безмерна греховность моя.
Знаком этот странник со мною лишь год,
Меж тем как моим прегрешениям счет
Уж семьдесят лет. И узнать только мог
О них: грешный я да всеведущий бог.
И, право, он был снисходительней всех,
Коль думал, что в этом лишь только мой грех.
Свидетелем коль на суде будет он,
Мне ль ада бояться? Я буду прощен.
Скажу я хулителю: «Список пиши
Порокам моей многогрешной души».
Таков-то вступивший на истинный путь,—
Стрелам испытаний подставил он грудь!
Он сбросил с главы самомненья колпак—
^Достоинства блещет на темени знак.
Терпи же, пусть шкуру сдирают с тебя,
Ведь мудрые сносят беду не скорбя.
Из праха их, знай, если слепят сосуд—
Хулители камнем клевет разобьют.
Рассказ
Нередко царь Сирии Мелик-Салех5
Ходил на заре, неизвестен для всех,
Как всякий араб, с полускрытым лицом,
По рынку, по улицам, с верным рабом.
— Для тех, над которыми пала беда,
Он был справедливым владыкой всегда.—
Зашел раз в мечеть он и видит—в углу
Лежат двое нищих людей на полу.
Бессонною ночью измучены, взгляд,
Как хамелеоны, за солнцем стремят.
Один из них молвил другому: «Суда
Последнего время наступит когда,
Коль кто из надменных, спесивых царей,
Свой век проводящих средь нег и страстей,
Поднимется вместе с несчастными в рай,
Совсем из гробницы не встану я, знай.
Ведь рай—это сирых и бедных приют
За то, что мы горем опутаны тут.
Добра от царей много ль видим мы здесь?
Ужель вместе с ними в блаженную весь
Мы внидем? Я череп пробью сапогом
Салеху, коль к раю мы вместе придем».
Как только властитель к дервиша словам
Прислушался, тотчас покинул он храм.
Лишь солнце в сияньи полдневных лучей
Поднялось, дремоту прогнав от очей,
Послал за дервишами царь и, на трон
Воссев величаво, приветил их он.
С них пыль нищеты и тяжелых забот
Отмыл он дождем благодатных щедрот.
Терпевшие глад и от холода дрожь,
Уселись они меж князей и вельмож.
Ходившие в рубище, с нищей сумой—
Богато одеты, вдыхали алой.
И молвил из бывших дервишей один:
«О царь, над вселенною всей властелин!
К почету приходят ценою заслуг,
А в нас что за доблесть увидел ты вдруг?»
Салеху понравился этот вопрос,
Улыбкой расцвел и в ответ произнес:
«О нет, не из тех я, кто, спесью своей
Исполнившись, гонит несчастных людей.
Ты также свое помышленье забудь,
Чтоб мне преградить ко спасению путь.
Раскрыл я врата примиренья теперь,
И ты предо мной не захлопывай дверь».
Старайся и ты быть таким же! Коль ты
Обласкан судьбой, не гони бедноты.
Кто добрых стремлений не сеял, ведь тот
Плод райского древа вовек не сорвет.
Собой коль не жертвуешь—счастье оплачь:
Лишь рвенья човганом добудешь сей мяч.
Увы, не заблещешь, как светоч живой,
Коль ты себялюбья наполнен водой.
Чтоб людям ты светочем истинным был,
Излей из груди, как свеча, блеск и пыл.
О том, как самодовольные бывают обмануты
в надеждах
В науке о звездах весьма не лишен
Был некто познаний. Гордыней хмелен,
К Гушьяру направил однажды он путь—6
Совета спросить и талантом блеснуть.
Вотще. Отвратился Гушьяр от него,
Из знаний своих не открыл ничего.
Когда ж, потерпев неудачу, гордец
Собрался в дорогу, промолвил мудрец:
«Тщеславьем ты полн. Но немыслимо, знай,
Дополнить сосуд, коль он полон чрез край.
Ты полн и пустым отправляешься вспять,
Пустым приходи, чтоб познанья принять».
Чтоб был ты познаньями полн, как Са’ди,
Свободным от гордости в мире броди.
Рассказ
Разгневан, от шаха служитель сбежал
И долго от поисков всех ускользал,
Потом, позабывши и гнев и боязнь,
Вернулся и отдан был шахом на казнь,
И меч из ножон кровожадный возник
—Так в жажде уста выставляют- язык,—
Взмолился казнимый: «О боже, молю:
Не надо возмездья за гибель мою.
Мне милостей много оказывал шах,
Доволен я был и удачлив в делах.
Спаси его, боже. На радость врагу
Его не наказывай ты за слугу!»
Об этом лишь слух до владыки дошел—
Мгновенно остыл раздраженья котел.
Он обнял раба и ему передал
Главенства отличия: стяг и кимвал.
От лобного места судьбиною он,
С любовью, в высокий был сан возведен.
Ах, кроткая речь погашает всегда
Огонь раздражения, точно вода.
Смирись пред врагом, ибо мягкая речь
В тупой обращает отточенный меч.
Оческов шелковых кладет под кафтан
Боец, чтоб спастись от губительных ран.
Рассказ
До слуха прохожего ветер донес,
Что лает в лачуге отшельника пес.
«Ужели теперь здесь собака живет,
Куда же девался отшельник?»—И вот
В лачугу он входит. Собаки там нет,
Внутри находился один лишь аскет.
Прохожий, не зная, как это понять,
В смущенье великом направился вспять.
Но крикнул шаги услыхавший дервиш:
«Входи же, чего там у двери стоишь!
Не правда ль, ты думал, о радость моя,
Что лает здесь пес? Ну, так знай: это—я.
Узнавши, что благостен к сирым господь,
Я разум и гордость решил побороть.
У двери господней я лаю вот так
Затем, что нет твари презренней собак».
К высоким местам если хочешь шагнуть—
Из бездны смиренья лежит этот путь.
У бога лишь те на почетных местах,
Кто здесь преклонился смиренно во прах.
Нагорный поток и свиреп и могуч,
Но глянь—как он в пропасть свергается с круч!
Смиренный подобен росе: ведь роса,
Сначала упавши, летит в небеса.
Подвижник и вор
В Тавризе жил некий подвижник, мольбам
Весь день посвящая, молясь по ночам.
Он ночью однажды увидел, как вор
Забросил аркан, чтоб забраться во двор.
Внезапно’ возникла тревога кругом,
Сбежались соседи с дрекольем, с дубьем.
Услышавши крики бегущих людей,
Не мог оставаться на месте злодей.
Возникшей тревогой весьма устрашен,
Кругом стал метаться растерянно он.
Как воск, стало сердце у старца, когда
Узрел он, что вору грозила беда.
Во мраке ночном незаметно скользнул
Он к вору окольным путем и шепнул:
«О друг, не беги! Ты отныне мне мил.
Ты храбростью сердце мое покорил.
Не знаю другого, как ты, храбреца.
У храбрости, друг, два различных лица:
Одно—на противника смело итти,
Другое—найти отступленья пути.
Меня полонил ты и тем и другим.
Как имя твое? Буду братом твоим.
Доверься лишь мне—облегчу я беду
И к месту, известному мне, проведу.
Забор невысокий там, дверь заперта.
Хозяин уехал в чужие места.
Сначала придвинем мы два кирпича,
Ты встанешь на них, я к тебе на плеча.
Коль мало найдем, что же делать, о брат!
Все ж лучше, чем вовсе ни с чем ты назад
Вернешься домой». С уговором таким,
Привел он воришку к владеньям своим.
Тут плечи подставил ночной удалец,
На них поместился подвижник-мудрец,
Забрался в свой дом, все пожитки собрал
И вору с верхушки стены передал.
Потом завопил: «Помогите, друзья!
На.помощь! Здесь воры! Спасите меня!»
Услышав тревогу, добычу схватил
Пронырливый вор и—бежать что есть сил.
Подвижник же добрый был рад в эту ночь,
Что бедному вору сумел он помочь.
К злонравцу, лишенному добрых начал,
Сочувствие старец честной проявлял.
О диво! Полны милосердьем таким.
Святые сочувствуют людям дурным,
Прикрыв, осенив добротою своей
Не стоящих этого счастья людей.
Рассказ
Прекрасно промолвил Бэхлуль, распознав7
В подвижнике неком озлобленный нрав:
«О, если бы друга он знал, никогда
Его обуять не могла бы вражда.
И в истину вечную вникнув душой,
Считал бы ничем он весь мир остальной».
Терпеливость мудреца Локмана
Известно, что черен лицом был Локман.8
Невзрачен, тщедушен был мудрого стан.
Раз, некто приняв за раба своего,
Схватил мудреца и работать его
Заставил. Мудрец терпеливым трудом
В течение года воздвиг ему дом.
Но раб пропадавший вернулся домой.
Хозяин, узнав, кто его был слугой,
Пал ниц, о прощеньи моля, но ему
Ответил Локман: «Извиненья к чему?
Твой гнет целый год я терпел, и лишь в час
Возможно ль забыть, что случилось меж нас?
Но все же тебе не желаю я бед,
Ведь польза твоя мне была не во вред.
Ты дом приобрел и поправил дела,
Премудрость моя между тем возросла.
Нередко невольника в стане моем
Тяжелым и долгим я мучил трудом.
Отныне, припомнив свой тягостный труд,
Не буду я с этим невольником крут».
Поймет ли тяжелую жизнь бедняков,
Кто сам не носил угнетенья оков?
Когда испытаешь сильнейшего гнет,
Жесток с подчиненным не будь в свой черед.
Рассказ
Однажды—подвижников божьих краса—
Джонейд заприметил беззубого пса,9
Когда-то на львов он умел нападать,
А ныне стал дряхлой лисице подстать.
И серна уйти от него не могла
Когда-то, а ныне ляганья осла
Сносил он, бессилен, изранен и хил…
Растрогался старец и псу уделил
От пищи своей, а затем произнес,
Заплакав: «Кто лучше из нас: я иль пес?
Сегодня по виду как будто бы я,
Но впредь что готовит судьбина моя?
Коль в правом пути удержусь до конца,
Я милости божьей сподоблюсь венца.
Но мудрости если лишусь я одежд,
Не хуже ли пса я, лишенный надежд?
Хоть пес и поган, он счастливей меня:
Ведь адского он не узнает огня».
Са’ди, вот—пример! Правый путь возлюбя,
Не надо с почтеньем глядеть на себя.
Подвижник ко псу приравнялся, но он
Над ангельским чином у бога взнесен.
Рассказ
О голову старца ночною порой
Разбил свою лютню гуляка хмельной.
Тот старец, раненько поднявшись, с утра
Гуляке пригоршню принес серебра:
«Вчера поплатились ночною порой
Ты лютней своей, я—моей головой.
Я скоро поправлюсь от маленьких ран,
Но лишь серебром поправим твой изъян»»
Высоко господь превозносит друзей
За то, что побои несут от людей.
Рассказ
Раз к Алию—память святая вовек
О нем да продлится!—пришел человек
Просить в затрудненьи совета. В ответ
Изрек ему доблестный Алий совет.
Но некто, суждению этому вняв,
Сказал: «О Хасана отец, ты неправ!»
Не гневаясь, Алий ответил: «Ну что ж?
Поведай, коль лучше решенье найдешь!»
Тот подал свой голос. Он правилен был,
— Он солнца сиянье от розы не скрыл,—
И Алий одобрил то мненье, сказав:
«Он правильно молвил, а я был неправ,
Ему удалось это лучше, чем мне.
Господь лишь один безупречен вполне».
А если б то было теперь? Царь иль князь
Не кинул бы даже и взора, кичась.
Дворцовые слуги за дверь смельчака
Прогнали б с позором, намявши бока:
«Вперед будь умней. Коль владыку мы зрим.
Свой голос нельзя возвышать перед ним!»
Не думай, чтоб выслушать правды слова
Мог тот, чья наполнена спесью глава.
Сочтет оскорбленьем он всякий совет,—
От ливня на скалах не вырастет цвет.
Дождь перлов премудрости лей, о мудрец,
На почву простых и смиренных сердец.
На землю взгляни. Пусть смиренна она,
Ее украшает цветами весна.
В глазах мудреца уваженья лишен—
Кто полон гордыни и спесью хмелен.
Премудрости перлов для тех пожалей,
Кто слишком доволен особой своей.
Себя не хвали, коль не хочешь хулы,
Но лучше дождись от людей похвалы.
Рассказ
На улице, как-то, вмешавшись в толпу,
Омар наступил бедняку на стопу.
Тот нищий не знал, что халиф перед ним
— Во гневе врага мы едва ль отличим
От друга.—«Ты что, аль ослеп?» закричал
Разгневанный нищий. Ему отвечал
На это Омар справедливый: «Прости,
Не слеп я, но был я неловок в пути».
Ревнителей веры былых вспомяни,
Как были смиренны и кротки они.
Кто мудр, тот смиренно склониться готов,
Как ветка, несущая бремя плодов.
Смиренный в том мире воссядет высок,
А гордый получит тягчайший урок.
Коль страхом пред божьим судом ты томим.
Проступки прощай подчиненным своим.
Насилья над ними творить перестань—
Ведь есть над тобою сильнейшая длань.
Рассказ
Случилось, что Нил-водонос целый год
Не лил на Египет живительных вод.
К горам устремился народ и, меж скал
Стеная, вопя, о дожде умолял.
Но не было влаги, напрасен был зов,
Лишь слезы лились обездоленных вдов.
Святому Зу-н-Нуну сказали тогда:10
«Сограждане страждут, безмерна беда.
О. старец святой, помолись же за них,—
Не знают отказа молитвы святых».
Я слышал, что старец, при этих вестях,
В далекий Мадьян убежал второпях.11
И вскоре Египет обильным дождем
Был щедро напоен. Известье о том
Дошло до Мадьяна чрез несколько дней,
И старец в Египет вернулся скорей.
Там некий мудрец вопросил у него:
«О старец, от нас ты ушел для чего?»
Ответил: «Я слышал, что бог за вину
Отдельных злодеев народ и страну
Наказывать может, а в этой стране,
Я знаю, нет грешника, равного мне.
Бежал я, чтоб бог ради скверны моей
Не мог покарать неповинных людей».
Коль хочешь величья, смирись. Кто» велик,
Тот здесь на земле приниженно поник.
Тогда лишь к тебе отнесутся любя,
Когда ни во что ты поставишь себя.
Высокопоставленный если смирен,
В том царстве и в этом он будет блажен.
Пред теми, чей скромен удел, если ты
Повергнешься в прах—внидешь в мир чистоты.
О ты, кто пройдешь над могилой моей,
Запомни во имя господних людей,
Что, если стал прахом Са’ди,—не беда!
Ведь прахом он был и при жизни всегда.
Смиренный в том мире воссядет высок,
А гордый получит тягчайший урок.
Коль страхом пред божьим судом ты томим.
Проступки прощай подчиненным своим.
Насилья над ними творить перестань—
Ведь есть над тобою сильнейшая длань.
Рассказ
Случилось, что Нил-водонос целый год
Не лил на Египет живительных вод.
К горам устремился народ и, меж скал
Стеная, вопя, о дожде умолял.
Но не было влаги, напрасен был зов,
Лишь слезы лились обездоленных вдов.
Святому Зу-н-Нуну сказали тогда:10
«Сограждане страждут, безмерна беда.
О. старец святой, помолись же за них,—
Не знают отказа молитвы святых».
Я слышал, что старец, при этих вестях,
В далекий Мадьян убежал второпях.11
И вскоре Египет обильным дождем
Был щедро напоен. Известье о том
Дошло до Мадьяна чрез несколько дней,
И старец в Египет вернулся скорей.
Там некий мудрец вопросил у него:
«О старец, от нас ты ушел для чего?»
Ответил: «Я слышал, что бог за вину
Отдельных злодеев народ и страну
Наказывать может, а в этой стране,
Я знаю, нет грешника, равного мне.
Бежал я, чтоб бог ради скверны моей
Не мог покарать неповинных людей».
Коль хочешь величья, смирись. Кто» велик,
Тот здесь на земле приниженно поник.
Тогда лишь к тебе отнесутся любя,
Когда ни во что ты поставишь себя.
Высокопоставленный если смирен,
В том царстве и в этом он будет блажен.
Пред теми, чей скромен удел, если ты
Повергнешься в прах—внидешь в мир чистоты.
О ты, кто пройдешь над могилой моей,
Запомни во имя господних людей,
Что, если стал прахом Са’ди,—не беда!
Ведь прахом он был и при жизни всегда.
