Здесь речь о рассудке, о добрых делах,
Отнюдь не об играх лихих и конях.
На внешних врагов ополчаться к чему?
Твой враг—злые страсти—в твоем же дому!
Сумевший смирить непокорство страстей,
Поверь мне, Ростема и Сама сильней;1
И вместо того чтоб сразить удальца,
Указкой себя накажи, как мальца.
Кому ты покажешься страшным врагом,
Страстей если собственных будешь рабом?
Твое существо—как страна, где со злом
Смешалось добро, будь же мудрым царем!
Как чернь городская, бушуют в борьбе
Гордыня и жадность и похоть в тебе.
Недобрые страсти—разбойничий стан,
Достоинства—община честных мирян.
Коль будет злодеев любить властелин,
Защиту где честный найдет гражданин?
Как духом иль кровью, наполнен ты весь
Грехами: и жадность, и похоть, и спесь.
Имея поблажку с твоей стороны,
Воспрянут пороки, победны, сильны.
Но вмиг эта шайка смирится сама,
Как только почувствует силу ума.
Начальник, давая поблажку врагам,
Становится жертвой противников сам.
Но, впрочем, пространные речи к чему?
Достаточно слова живому уму.
О преимуществах молчания
Будь в жизни подобен безмолвной горе,
И к небу взнесешь ты чело в серебре.
Язык обуздайте! Воздержный в речах
Найдет отпущенье во многих грехах.
Мудрец перламутру подобен. Дарит
Лишь изредка жемчуг, который хранит.
К советам открыт молчаливого слух,
Болтун же ко всем увещаниям глух.
Как может болтун неуемный понять
Словес, обращенных к нему, благодать?
Речей необдуманных бойся, о брат!
Пред тем как отрезать, примерь семикрат.
Пред тем, кто обдумывать речи привык,
Ничтожен болтун, хоть и скор на язык.
Ведь слово—сокровище. Друже, постой:
Его не растрачивай в речи пустой!
Скупым на слова не известен позор,
Гран амбры дороже, чем глины бугор.
Страшись безудержно болтать языком,
Скажи лучше слово одно, но с умом.
Сто стрел ты метнул, не попав ни стрелой,
А ловкий стрелок попадет и одной.
Старательно тайны свои береги,
Сболтнешь—и тебя одолеют враги.
Злословить не надо, хотя б пред стеной:
Скрываются уши за нею порой.
Душа—как ограда для тайны твоей,
Надежный запор на воротах имей.
Мудрец молчалив, потому что проник
Он в то, что свечу сожигает язык.
Рассказ
Текеш об одном из заветнейших дел2
Поведал пажам и хранить повелел.
Шла тайна от сердца к устам целый год,
А тут в день единый о ней весь народ
Проведал. Текеш приказал палачу ;
Виновных предать без пощады мечу.
Воскликнул тогда из казнимых один:
«Пощады! Ты сам виноват властелин.
В истоке ручья не сдержал ты, о князь,
Запруды к чему, коль вода разлилась?
Чтоб тайна известной не сделалась всем,
О тайнах своих не беседуй ни с кем.
Сокровища пусть стережет казначей,
*Но сам будь хранителем тайны своей.
Ведь ты—господин нереченным словам,
А сказанным—ты подчиняешься сам.
Как беса в колодце, на верной цепи,
Ты слово в глубинах души закрепи.
Коль вырвется бес невзначай из тюрьмы,
Его не вернем заклинаньями мы.
Дать волю легко, но назад не вернешь,
Увы, не поможет ни хитрость, ни ложь!
Младенец распутает Рехша, меж тем3
Не может его изловить и Ростем.
Слова, от которых возможна беда
Тебе самому, затаи навсегда.
Как верно сказала невежде жена:
,,Молчи, если речь у тебя не умна»».
Прекрасно заметил индийский мудрец:
«Всяк собственной славы и чести творец».
В плену у .житейских утех и услад
Ты цену себе потеряешь, о брат!
Рассказ
В Египте, свершая молчанья обет,
Жил бедно одетый и кроткий аскет.
К нему отовсюду стекался народ,
Как бабочки, к свету стремящие лёт.
Однажды припомнил отшельник-старик,
Что свойства людей возвещает язык,
Что муж, проводящий в молчании дни,
Свои совершенства скрывает в тени.
Вот стал говорить он о том и о сем
И вскоре прослыл по Египту глупцом.
Покинут, забыт, ненавистен судьбе,
Он бросил свой дом, начертав на столбе:
«Коль видеть себя,: как в зерцале б я мог,
Покровов с себя никогда б не совлек.
11 Са’ди
Безумец! Себя я красивым считал,
С уродства покров безрассудно я снял!»
Пройдет о молчальнике молвь, если ж, речь
Возвысив, бесславье сумел ты навлечь—
Беги! Всем молчание впрок. Мудрецу
Почета прибавит, поможет глупцу.
Почетом своим дорожи, о мудрец!
Молчанья покров не снимай, о глупец!
Достаточно времени, друг. Не спеши
Показывать встречным глубины души.
Ведь ежели тайну откроешь, о брат,
Ее возвратить не сумеешь назад.
Как тайну царей охраняет кал ем—
Пока нет ножа над главою, он—нем!
Хоть словом владеет, но хуже, чем скот
Безмолвный, кто речи пустые ведет.
Как скот бессловесный, безмолвствуй и ты,
Коль речи твои неумны и пусты.
Пустых и ненужных речей избегай,
Не будь, как болтающий зря попугай!
Рассказ
Поспоривши, некто на брань перешел.
Побили его, разорвали камзол.
Оборван, побит, сел, заплакавши, он.
Сказал ему мудрый: «Когда б, как бутону
Твой рот оставался закрытым, покров
Твой не был бы рван, как у розы цветов».
Увы! Пустомель громогласны уста:
У звонкого бубна средина пуста.
Взгляни на огонь: на язык он похож,
Но быстро водою его ты зальешь.
Пускай говорят, что талантов лишен
Са’ди, что с людьми необщителен он,
Пускай полушубок мой рвут по клочкам,—
До сути моей не добраться глупцам!
Соловей в клетке
Раз сын у Азод-эд-Довлэ занемог, 4
Отец истомился от дум и тревог.
Сказал ему некий подвижник: «О шах,
На волю плененных повыпустд цтах».
Царь клетки разбил—вмиг не стало там птиц
—Коль сломаны двери, бегут из темниц.—
Под сводом чертога в темнице своей
Остался один лишь певун-соловей.
Недужный его заприметил там князь,
И птице плененной он молвил, смеясь:
«Ты в клетке-темнице, певун-соловей,
Сидишь из-за сладостной речи своей».
Покуда молчишь, ты спокоен и прав,
Представь доказательства, слово сказав.
Са’ди свой язык обуздал, и тогда
Его не коснулась людская вражда.
Тому лишь доступен душевный покой,
Кто будет далек от беседы людской.
При всех не порочь недостатков людских,
А лучше займись исправленьем своих.
Не слушай безумных речей пустоту,
Глаза закрывай, увидав наготу.
Рассказ
Мюрид на попойке турецких рабов
И бубен и арфу разбил у певцов.
За это, как бубну, мюрида щекам
Досталось, как струнам—его волосам.
От боли побоев всю ночь он не спал,
А утром наставник мюриду сказал:
«Коль быть ты не хочешь, как бубен, побит,
Как арфа смиренно согнись, о мюрид!»
Рассказ
Увидели двое: и пыль и разлад,
Разбросана обувь и камни летят.
Один от смятенья сбежал, а другой,
Вмешавшись в мятеж, поплатился главой.
Блажен, кто не судит в гордыне своей
Ни злых, ни хороших поступков людей.
Даны тебе очи от бога и слух,
Уста для глагола и разум и дух,
Чтоб мог ты низы отличать от вершин,
В пустых пересудах не тратя годин.
Рассказ
От мудрого старца я слышал рассказ,
— Приятны такие рассказы для нас—
«Раз видел я негра, который, точь-в-точь,
Был черен и длинен, как зимняя ночь. .
Как будто бы демон царицы Балкис,
Своим безобразием точно Иблис.5 ,
Девицу, подобную месяцу, он
Лобзал и в объятьях сжимал, распален.
Так крепко сжимал, что подумал бы ты:
Заря погасает в тисках темноты.
Вмиг божий закон я припомнил, и пыл
Ненужный меня, как огонь, охватил.
Кругом озираясь, искал я камней
Иль палки, крича: «О безбожник, злодей!»
Крича и бранясь, разлучить их я смог—
Так тьму с белизной разлучает восток.
Он тучей умчался, предстала бела
Она, как яйцо из-под галки крыла.
Но лишь черный бес убежал, на меня
Набросился ангел, бранясь и кляня:
«Ханжа, лицемер, в черной рясе святош,
Земле ты привержен, а к небу зовешь. ;
Всех больше на свете мне негр этот мил,
Он душу и сердце мои полонил. *
Я долгожеланные яства в сей миг
К устам поднесла, ты ж их отнял, старик!»
Вопя, призывала помочь ей в беде,
Кричала, что нет состраданья нигде:
«Нет больше мужчин, чтоб могла их рука
Меня защитить от сего старика,
Который, седин не стыдяся ничуть,
Дерзнул на невинность мою посягнуть».
Вцепилась при этом она мне в подол,
Лицом от стыда в воротник я ушел…
Бояся толпы, как из шкурки чеснок,
Из платья я вырвался и—наутек!
Я наг от нее убежал, пусть моя
Одежда достанется ей, но не я.
Чрез несколько дней мы столкнулись опять,
Спросила: «Ты знаешь меня?»—«Как не знать?—
Ответил я ей,—Ты урок мне дала • ‘
Вперед не мешаться в чужие дела.
Ведь с тем не случится такая беда,
Кто занят лишь собственным делом всегда.
Решил я, увидевши злое, с тех пор
Так делать, как будто не видел мой взор».
За речью своей, коль умен ты, следи,
Молчи, коль не можешь сказать, как Са’ди.
Пьяный суфий
Раз старцу Дауду поведал мюрид:6
«Я пьяного суфия видел. О, стыд!
Чалма и рубаха залиты вином,
Лежал он в грязи, и собаки кругом».
Услышавши это, Дауд пречестной
Сначала насупясь, поник головой,
Затем, прерывая молчание вдруг,
Он молвил: «Потребен тут любящий друг.
Ступай-ка, опять возвращайся туда,
Чтоб не было вере и рясе стыда.
Нет сил и рассудка у пьяных людей.
Пьянчужку возьми, притащи поскорей».
Смутился мюрид, услыхав тот приказ,
И в думах, как в глине осел, он увяз.
Ослушаться можно ль? Удерживал страх.
А пьяницу стыдно тащить на плечах.
Однако приказ обойти он не мог,
Сыскать к избавленью пути он не мог.
Решившись, он пьяницу на плечи взял.
Собрался, крича и смеясь, весь квартал.
С издевкой одни говорили: «Взгляни
На этих дервишей, как святы они!»
Другие: «Вот суфии наши, ну-ну!
И рясу в заклад, чтоб добраться к вину».
Кричали, на них указуя рукой:
«Один полупьян, перепился другой!»
Ах, лучше взнесенный врагом ятаган,
Чем черни насмешки и брань горожан!
С пьянчужкой пока дотащился мюрид,
Немало стыда претерпел и обид.
Свой стыд вспоминая, не спал он всю ночь.
Сказал ему утром Дауд: «Не порочь
Людей по кварталу, коль сам клеветы
Не хочешь от целого города ты».
О вы, кто разумны и светлы душой,
Ни добрых, ни злых не порочьте хулой.
На злобных хула—лиходеев родит,
А добрых хулить—преступленье и стыд.
Коль кто-нибудь скажет: «такой-то дурен»,
Так знай, что себя опорочил лишь он.
Сначала чужой пусть докажет он грех,
Меж тем как грешит сам злоречьем при всех.
Хотя б ты и правду сказал, но, ей-ей,
Творишь ты неправду, пороча людей!
Рассказ
Однажды, услышав заочную брань,
Хулителю молвил мудрец: «Перестань
О людях при мне отзываться со злом,
Себя не роняй в уваженье моем.
Хотя б ты и прав был, что толку? Хула
Ничуть ведь твои не улучшит дела».
Рассказ
Однажды сказал мне приятель: «Разбой,
По-моему, лучше злословья». Такой
Был речью весьма удивлен я. Ему
Я задал вопрос: «Объясни, почему
Тебе беззаконье так мило, что вдруг
Его предпочел ты злословью, о друг?»
Ответил: «Отважен разбойник лихой,
Он кормит себя удалою рукой,
Меж тем как хулитель порочит людей
И пользы не видит от злобы своей».
Рассказ
В Незамовой школе учился, на счет
Казенный, я ночи и дни напролет.
«О старец,—наставнику раз я сказал,—:
Один из друзей мне завидовать стал.
При нем толковал я, хотя бы с умом,
Святые предания—все не по нем!»
Услышавши это, наставник в ответ
Вскричал возмущенно: «Не странен ли свет!
Ты друга при мне порицаешь дела,
Ужели ты мнишь, что похвальна хула?
Коль к аду идет он своею стезей—
За ним ты спешишь по дороге другой!»
Рассказ
«Хаджадж кровожаден, в нем сердце—гранит,-
Так некто однажды сказал.—От обид
Злодея все стонут. Но верю—творец
Его беззаконью положит конец».
Тут старец почтенный и видевший свет
Тому незнакомцу преподал совет:
«Он будет наказан, но также и те,
Кто злобу питают к нему в слепоте.
О нем позабудь—вот совет мой тебе,
Своей предоставь ты Хаджаджа судьбе.
Его беззаконием злым я томим,
Но я огорчен и злословьем твоим.
Исполнилась мера, свершается суд,
И грешника в ад прегрешенья влекут.
Хулитель же точно не хочет, чтоб тот
Шел в ад в одиночку, и мчится вперед!»
Рассказ
Один из подвижников встретил дитя
И с лаской ему улыбнулся, шутя.
Его соподвижники, то увидав,
Злословью предали товарища нрав,
И старцу, который меж ними был чтим,
О том передали. Ответил он им:
«Не троньте смятенного друга дела,
Нет чести в злословьи, и в шутке нет зла».
Рассказ
Я в детстве поститься решил. Был я мал
В те дни: где десница, где шуйца, не знал.
И мне богомол по соседству один
Взялся изъяснить омовения чин.
«Во-первых, скажи: бисмиллах. Долг второй—7
Дать богу обет. В-третьих—руки омой.
Трикраты омывши и нос и уста,
Чисть ноздри посредством меньшого перста*
Протри указательным зубы перстом—
Ведь щетка зубная запретна постом.
Трикраты свой лик ты горстями воды
От корня волос омочи до брады.
Вновь руки до локтя затем омывай,
Молитвы, которые знаешь, читай.
За этим главы омовенье и ног,
Обряду конец—призывается бог.
В сих знаньях никто не сравнится со мной,—
Ведь старец-то сельский ослаб головой».
Узнал это старец. От этих речей
Вскипел и вскричал: «Нечестивец, злодей!
На щетку зубную ты знаешь запрет,
А ближнего грызть запрещения нет?
Уста от злоречья очисти вперед,
Пред тем как от брашен омоешь свой рот.
Коль имя чье-либо услышишь, о нем
Заглазно всегда отзывайся добром.
Коль будешь людей ты ослами честить,
Тебе человеком меж них не прослыть.
Заглазно о мне ты дай отзыв такой,
Чтоб мог ты его повторить предо мной».
Ах, если стыдишься свидетеля ты,
Где память о боге, о раб слепоты?
Стыдись не меня, а себя, о слепец,
Ведь ты позабыл, что всеведущ творец!
О ком допустима заочная хула
Достойны заочной хулы ото всех
Три рода людей лишь. Хулить прочих—грех.
Во-первых, то—царь, чья неправая власть
Всему населению—злая напасть.
О нем допустима недобрая речь,
Хулой от него чтоб людей остеречь.
Бесстыжих затем .не щади наглецов,
Что сами стыда разрывают покров.
Такого спасешь ли от рытвин и ям?
Он в кладезь глубокий бросается сам.
И, в-третьих, нечестный торгаш, пленник лжи-
0 нем все, что знаешь дурного, скажи!
Рассказ
Спросил раз у суфия некто, любя:
«Ты знаешь, хулил как такой-то тебя!»
Но суфий воскликнул: «Безмолвствуй, о брат!
Ведь лучше не знать, как враги нас хулят.
Донесший, что сказано было врагом,
Враждебней врага в разуменьи моем.
По-моему, с недругом сблизился тот,
Кто другу о вражьей хуле донесет.
Сам враг ведь не смел повстречаться со мной
И ярости трепет не вызвал хулой.
А ты злей врага. Огласить хочешь ты
Слова утаенной врагом клеветы».
Насколько возможно, того сторонись,
Кто спящей вражде говорит: «Пробудись!»
Доносчик былую вражду возродит,
Напомнит о горечи прошлых обид.
Вражда—как огонь, а доносчика речь—
Сухие дрова, чтобы пламя разжечь.
О женщинах добрых и дурных
С женой добродетельной, честной в делах
Ликуй, о бедняк, точно сам падишах!
Ударить вели перед дверью своей
Пять раз в барабан, как у царских дверей/
Невзгоды тебя устрашать не должны,—
Утешат объятия верной жены.
Коль ладно живешь ты, супругу любя,
Создатель с любовью глядит на тебя.
Красивая женщина честность свою
Когда соблюдает—супруг как в раю.
Ах, счастлив на свете всех более тот,
Кто дружно с любимой женою живет!
Коль набожна, ласкова будет жена,
Ликуй, пусть лицом некрасива она.
Верь: лучше такая красавицы злой,—
Прикрыта ее дурнота добротой.
Злонравных беги, пусть они—как пери,
Но коль добронравна уродка—бери!
Ведь уксус, как сладость, воспримет она
Из мужниных рук, а дурная жена
Ест сласти, лицом же, как уксус. От злой
Супруги спаси нас, о боже благой!
Ведь если с вороной сидит попугай,
Из клетки на волю стремится он, знай!
Беги, коль попалась дурная жена,
А иначе скорбь для тебя суждена.
Выть лучше босым, чем в тугих башмаках,
Скитальчество лучше, чем схватки в домах.
И, право, спокойней усесться в тюрьму,
Чем хмурые брови увидеть в дому.
В дороге хозяин ликует: ведь он
На время от злобной супруги спасен.
Нет счастия дому, откуда проник
Сварливой хозяйки на улицу крик.
Коль любит по рынкам ходить, колоти,
А иначе бабой сиди взаперти.
Коль мужу жена не послушна—позор,
Пусть он облекается в женский убор.
Кто с глупой, порочной связался женой,
Не с женщиной тот сочетался—с бедой.
Коль в мерке овса сплутовала жена,
Рукою махни на запасы зерна.
Воистину избран создателем тот,
С кем честно и дружно супруга живет,
Но зваться мужчиной не смей, коль, вольна,
Другому твоя улыбнется жена.
Коль тянется дерзко к запретным плодам—
Возможно, даст волю своим кулакам.
Для доброй супруги запретен чужой,
Из дома она—лишь на смертный покой.
Коль нет постоянства в супруге твоей,
Тебе оставаться не следует с ней.
Спасайся, беги крокодилу хоть в пасть,
Ведь лучше погибнуть, чем низко упасть.
Жену от чужих укрывай ты очей,
Не можешь—так мужем считаться не смей.
Жену добронравную другом считай,
А злой, неуживчивой молви: прощай!
Рассказ
Я слышал однажды слова двух мужей,
От женщин изведавших много скор бей.
Один: «Если б не было женщин дурных!»
Другой: «Ах, когда б вовсе не было их!»
Жену каждой новой весною меняй,
Не гож календарь прошлогодний,—бросай!
Вольны, дерзки женщины, власти хотят,
Но в их поцелуях так много услад!
Попавших под женское иго щади,
От едких насмешек избавь их, Са’ди.
В объятиях женщины ночь побывав,
Ты сам ведь пред нею смиряешь свой нрав.
Рассказ
Скорбя, чуть, не плача, о ссорах с женой
Рассказывал старцу супруг молодой:
«У мельницы нижнему жернову я
Подобен под бременем злого житья».
«Зачем убиваться?—был старца ответ.—
Терпи, ибо срама в терпении нет.
Ты жерновом верхним бываешь всю ночь—
Сумей недовольство свое превозмочь:
Днем жерновом нижним побыть не беда,
При розе шипы ведь бывают всегда.
Вкушая от дерева сочных плодов,
Сноси от него и уколы шипов».
О воспитании сыновей
Лишь десять годов минет сыну, вели,
Его от чужих чтоб держали вдали.
Близ хлопка никто не садится с огнем,
Не то—чуть задумался—в пламени дом!
Чтоб память оставить ты мог меж людей,
Добру, благонравью учи сыновей.
Не будет твой сын если добр и умен, *
Умрешь ты, как будто потомства лишен.
Ах, в жизни страдать будет сын без конца,
Коль в детстве имел баловство от отца!
Ты сына воздержным, разумным взрасти,
Знай: нега и холя сбивают с пути.
К нему будь взыскателен в детских годах,
К добру приохоть, к злу внуши ему страх.
Но знай, что начавшим учиться сперва
Полезней угроз поощренья слова.
Одно из ремесл пусть изучит твой сын,
Хотя б ты богатством и был исполин.
Как знать, что случится? Вдруг будет в чужой
Заброшен он край коловратной судьбой.
На деньги свои не надейся. Из рук
Уходят большие сокровища вдруг.
Но если твой сын ремеслом овладел,
Минует его попрошайки удел.
Тугая мошна все ж иссякнуть должна,
У люда ремесл не пустеет мошна.
Ребенок, не знавший наставника кар,
Получит жестойий от жизни удар.
Не холь, но в достатке семью успокой,
Чтоб сын твой не мучился завистью злой.
Отца невниманье приводит всегда
К чужим, злым влияньям, а это—беда.
Дурных воспитателей тотчас гони—
К пороку детей приучают они.
Ты знаешь, Са’ди торжество как снискал?
В морях он не плавал, пустынь не видал.
Он в детстве от старших побои терпел,—
Дал бог ему в старости высший удел.
И всяк, кто покорен приказа словам,
Знай, в будущем станет приказывать сам.
Людей нет на свете злосчастней юнцов,
Чье имя чернеет скорей их усов.
От этих развратников юных беги:
Для чести мужской—это злые враги.
Увидев юнца с побродяжек гурьбой,
Отцу молви: «Руки в спасеньи умой».
Не плачь над могилой такого юнца,—
Сын падший умрет пусть скорее отца.
О преимуществах уединения
«во избежание злословия
Кто в мире избавлен от зла и потерь?
Лишь тот, кто замкнет перед ближними дверь!
Никто от злоречья людей не спасен,
Будь он самохвалом, смиренным будь он.
Будь ты, точно ангел, превыше небес,
Прилипнет к тебе зложелатель, как бес.
Усильем смиряют Ефрат или Нил,
Язык же злонравца смирить нету сил.
Между зложелателей стерта межа:
Злокозненный плут ли, святоша ль ханжа,
Спасенья от них—будь лисой или львом—
Не сыщешь ни силой, ни хитрым умом.
Ведь если порвет кто с мирянами связь,
Затворником станет, людей сторонясь,
Вмиг скажут: «Он—хитрый обманщик и плут,
Ведь так от людей только бесы бегут».
А если кто весел, к общенью привык,
Ославят его греховодником вмиг.
Заочно возьмутся срамить богача,
Жесточе его не найдут палача,
А если заплачет пред ними бедняк— –
Прогонят: ведь бедность—проклятия знак.
Счастливца поверг если яростный рок,
Злорадно воскликнут: «Пришел $го срок!
Вот бог покарал наконец и его,
Доколь гордеца выносить торжество?»
А если несчастного вдруг бедняка
Высоко взнесет провиденья рука,
Со злобою скажут: «Ах мир наш таков:
К ничтожным—приветлив, к достойным—суров».
Коль делом ты занят, увлек тебя труд,
Они честолюбцем тебя прозовут,
А если от дел удалишься своих,
Вмиг нищим бездельником станешь для них.
Коль будешь речист, скажут: ты—барабан,
А будь молчалив, назовут: истукан.
О том, кто спокоен, беззлобен к тому ж,
Смеясь, изрекут: «Это—трус* а не муж».
Кто будет горяч и стремителен, тот
Опасным безумцем меж них прослывет.
Богач если скромность в быту сохранит
(Для умных людей ведь роскошество—стыд),
Вмиг острым, как бритва, своим языком
Поранят его, назовут: скопидом. *
А если построит чертог расписной,
Шелками украсит себя и парчой,
Не будет злоречием их пощажен:
«Себя разукрасил, как женщина, он!»
Избегнет едва ли хулы домосед,—
Осудят его повидавшие свет:
«Сидящие дома, в объятьях жены
Бывают ли знаний, талантов полны?»
Но также, увы, не дождется похвал
И тот, кто постранствовал, свет повидал.
«Ведь, если б умелым, прилежным он был,
Зачем бы он в странствиях мир бороздил?»
Спасенья от злобных речей не найдет
Никто: ни красавец, ни жалкий урод.
Да кто бы на то и надеяться мог,
Коль не был людьми пощажен сам пророк?
И даже о боге едином, благом
Смотри: христиане что молвят о нем!
Не может спастись человек от людей.
Ах, только в. терпеньи приют от скорбей!
Рассказ
В Египте был раб у меня. Скромен, тих.
Очей не решался он вскинуть своих.
Мне кто-то сказал: «Бестолков этот раб,
Хорошая трепка ему помогла 61»
И вот на раба я прикрикнул. И что ж?
Советчик вскричал: «Ты его так убьешь!»
Рассказ
Был некто умен, полон сил, даровит
И как проповедник весьма знаменит,
Чертами лица был изящней притом
Тех черт, что писал мастерским он пером.
В словесности был, в красноречьи силен,
Но буквы не все выговаривал он:
Имел он какой-то порок языка
И путался в нескольких звуках слегка.
«Передних зубов у оратора нет»,—
Раз другу сказал я в одной из бесед.
Приятель мой, вспыхнув, воскликнул: «Не смей
Подобных нелепых мне молвить речей!
Увидел ты в нем только этот порок,
А многих достоинств заметить не мог!»
Ах, если случится, что тот погрешил,
Кто полон духовных и умственных сил,
За этот лишь грех ты его не брани,
Проступок забудь и заслуги цени.
При розах бывают шипы, но, цветы
Сбирая, шипов испугался ли ты?
И знай: только тот, кто испорчен и зол,
Лишь ног безобразье в павлине нашел.
К душевной стремись чистоте. Не забудь,
Что нет отраженья, коль в зеркале—муть.
Не будь беспощаден к порокам людским,
Слепым чтоб не быть к недостаткам своим.
В своем существе распознавши порок,
Порочных людей как судить бы я мог?
Греха не взлюбив, не твори его сам,
Тогда лишь суров будь к соседа грехам.
И праведен я иль живу я греша—
Тебе—моя внешность, а богу—душа.
И ежели внешне я честен, правдив,
Тебе ль рассуждать, прям я вправду иль крив?
Грязна моя жизнь иль полна чистоты—
Бог в тайну проникнет скорее, чем ты.
Хорош или плох я, тебе дела нет,
Я сам отвечаю за пользу и вред.
Ведь доброму доброе дело одно
Творцом будет за десять дел сочтено.
Ты также за доблесть одну будь готов
Простить человеку десяток грехов.
Не будь, как другие, что, видя изъян,
Сочтут ни во что совершенств океан.
Как тот ненавистник, что мутный свой взор
В творенья Са’ди с озлобленьем упер.
Там в сотни прекраснейших мест он не вник,
Но, к слову придравшись, подъемлет вдруг крик
Одну лишь причину я вижу тому:
То зависть глаза ослепила ему.
Был господом разный народ сотворен—
Кто черен, кто бел, кто красив, кто дурен.
Глаза не у всех ведь блестят красотой.
Ядро ешь фисташки, скорлупку ж—долой!
Конец VII главы
